Пресса о нас

Пермская краевая газета «Звезда» от 04 октября 2011 года

 

Попробуйте, читая автобиографическую трилогию Льва Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», представить, как она будет выглядеть на театральной сцене

 

У меня, честно сказать, не получилось: в тексте сплошной монолог, описания природы, душевные переживания — никакого действия. У молодого драматурга Ярославы Пулинович получилось — «эскизы жизни по мотивам»…

 

И приглянулись они режиссеру Владимиру Гурфинкелю и Пермскому ТЮЗу. В результате на его сцене родился спектакль «Отрочество», премьерой которого и открылся новый сезон в Театре юного зрителя.

 

Перед классикой, да еще такой, как великого Толстого, любой готов испытать трепет. Хорошо, что этот трепет не остановил ни драматурга, ни театр. А наоборот — помог увидеть злободневность темы нравственного становления подрастающего человека независимо от времени на дворе. Позволил бережно отнестись к толстовскому языку, категорически отвергнув современный подростковый сленг.

 

Спектакль, как и трилогия, достаточно плотно населен людьми. Да, все они увидены глазами подростка, и потому каждый воплощает какой-то свой типаж, ограниченный одной-двумя чертами. Скажем, француз Сен-Жером (арт. Э. Таджибаев) — это злоба и муштра, что в постановке подчеркнуто даже его походкой. Сережа Ивин (арт. С. Щербинин) — стремление «встать на цыпочки», чтобы выглядеть значительней. Мать (арт. Т. Гладнева) — сама любовь и доброта… Но если в книге слово позволяет описать действующих лиц шире и полнее, то на сцене они подчас — никакие.

 

Так что в итоге больше запоминаются их костюмы, чем они сами. А костюмы (художник-сценограф Ирэна Ярутис), надо сказать, отменные: все в черно-белой гамме, с графически контрастным рисунком — скорее современно стилизованные под 19-й век, чем являющиеся таковыми. Белые тона по ходу действия сменяются на темные не только в костюмах — в занавесях, боковых экранах, скупых декорациях… Метафору поймет любой — таким выглядит мир в глазах подростка, когда он взрослеет.

 

Он то, Николенька Иртеньев, и представляет здесь главный интерес. «Пустыня отрочества» — так определил сам Толстой состояние души человека в этом возрасте. Как сложно показать его в трехчасовом сценическом повествовании, нетрудно догадаться. Тем не менее Михаилу Шибанову, актеру экспрессивному и психологически тонкому, во многом удается. Его Николенька всякий: беззащитный и «гадкий», открытый и «подлючий», искренний и «мерзкий». Его «мучилки»: «Я никому не нужен», «Никто меня не любит» — так знакомы каждому зрителю. И переживания по поводу смерти матери, ссоры с любимым братом, подсмотренных открытий отцовской жизни, первой любви, которые кажутся ему не похожими ни на чьи другие, тоже понятны. Напряжение, создаваемое «диалектикой души» главного героя, оказывается таким, что оно и становится недостающим при чтении трилогии действием.

 

«Театр предлагает своеобразный сеанс психоанализа», — заявляют постановщики спектакля. Но если «большое видится на расстоянье», то глубокое — вблизи. Думается, не мне одной в ходе действия приходила мысль о том, чтобы посадить зрителей на сцену. Чтобы с мятущимся героем — глаза в глаза. Чтобы каждое движение его души — напрямую. Сейчас же происходит обратное — не взаимопроникновение, а постепенное, особенно во втором действии, отстранение, привыкание. Кстати, опыт таких постановок, когда зрители сидят прямо на сцене, — не новинка для пермских театров. Есть он и у Владимира Гурфинкеля — в его «Чехове в Ялте», что два года назад появился в Театре-Театре.

 

Однако в «Отрочестве» режиссер — возможно, избегая повториться — пошел по другому пути. Главный герой в минуты особенно сильных переживаний кувыркается и катается по полу, бросается на стены и забивается под рояль. Но это как раз то, что действует на зрителя своей единственностью проявления. Что нельзя повторять, чтобы не обесценить. Тут же это происходит снова и снова и потому теряет свою достоверность.

 

Вообще же в спектакле Владимира Гурфинкеля, как и в предыдущих постановках (в том же ТЮЗе идет его «Ночь перед Рождеством»), немало режиссерских находок. Начиная от интересной первой сцены с простынями — оказывается, не надо ставить кровати и укладывать героев, чтобы показать, что они спят, и кончая финальной «фотографией», смотрящейся как трогательный «привет» из 19-го века в сегодняшний день. Но подчас эти приемы, создается впечатление, лишь ради самих приемов. Как неудобный помост на заднем плане. Или вываливающиеся из общего стиля сцена с императором и встреча с умершей матерью. Понятно, что это сон мальчика, но словно попавший не в ту «оперу».

 

И уж совсем данью нынешней моде смотрятся планшетник в руках Николеньки Иртеньева, которым он пользуется довольно активно, и экраны, куда проецируются его рисунки. Последние — красиво, но как все это здесь оказалось, вероятно, можно объяснить только режиссерской фантазией. Это как в сегодняшнем актуальном искусстве: пока автор-художник не развернет целый трактат, что он изобразил, зритель ни за что не поймет. Слаб человек, когда ему хочется позаигрывать с юным поколением. А уж тем более режиссер, если к тому ж вокруг него бушует актуальное искусство.

 

Так что получилось в результате? Думается, «эскизы» и «по мотивам» как раз и случились.

 

Людмила Каргапольцева