Пресса о нас
Главный художник Пермского ТЮЗа Юрий Жарков: «Любая работа престижна, если работает “на театр”»
Журнал «Счастливчики» (журнал для родителей о детях) № 5 (26) октябрь-ноябрь 2014 г.
К 50-летию ТЮЗа: об актерах с любовью.
Скупые строчки творческого досье расскажут, что Юрий Жарков после окончания Пермского института культуры много лет проработал актёром в театрах Лысьвы, Магнитогорска и Перми. Сейчас он главный художник Пермского ТЮЗа, лауреат премии Пермского края в сфере культуры и искусства, заслуженный художник Российской Федерации. А вот тот факт, что Юрий Жарков – единственный из театральных художников края, кто удостоен этого звания, в досье никак не отражён. В том же досье перечислены некоторые сыгранные им роли, например, Серый в спектакле «На островке среди бушующей стихии», Шаманов в вампиловском «Чулимске», Барон Тундер-тен-Тронк в «Кандиде», Ляпкин-Тяпкин в «Ревизоре», граф Оксфорд в шекспировском «Ричарде III», Вершинин в «Трех сестрах», Павел Петрович Кирсанов в «Отцах и детях». Но этот список никак не передает тех впечатлений, с какими уходил зритель после этих спектаклей. Юрий Жарков – автор сценографии и костюмов ко многим спектаклям Пермского ТЮЗа и других театров нашего края. Он снимался в кино – в роли отца МихаилаОсоргина в фильме Виктора Наймушина «Эпитафия к жизни. Возвращение Осоргина». По его эскизу выполнена «Волшебная кулиса» – главная награда, которой отмечаются лучшие творческие работы в театрах Прикамья. А ещё он – глава большой театральной династии: вместе с ним в одном театре работают жена Татьяна, заслуженная артистка России, и дочь Ксения, сын Иван – тоже актёр, живет в Москве.
Вот уже тридцать лет они вместе: Юрий Жарков и Пермский ТЮЗ. Творческий юбилей Юрий Жарков отметит в октябре. А первая встреча состоялась, как водится, в детстве…
-- Я какую-то часть детства прожил в доме на улице Газеты «Звезда», двор граничил с театральным сквериком, окружавшим здание, где тогда обитали вместе Театр кукол и ТЮЗ. И одно из сильных впечатлений тех лет - почему-то этот сквер, куда открывалась дверь в районе сцены или у запасного выхода, и актёры выходили в перерыве между репетициями.
Ну а потом уже, когда я стал школьником, естественно, нас водили в ТЮЗ классами. Правда, тогда – главное удовольствие, главная фишка любого спектакля было не то, что на сцене, а то, что в антракте, в буфете: разлитый в стаканы лимонад и пирожные.
Помню спектакль «Кошкин дом». Как-то я узнал, что это будет сдача, бесплатная, и с собой свистнул кучу мелкоты со двора, и мы втроём сидели в одном кресле. Помню несравненную Марью Федоровну Януш, которая свинью изображала. Я очень любил
Они действительно были любимыми, их знали, потому что они довольно активно занимались работой со зрителями вне театра. После спектаклей проходили потрясающие зрительские конференции. Потрясающие! Отдельный спектакль! Представляешь, полтора часа идёт спектакль и полтора обсуждение. Это было очень интересно! Позиция формировалась, вкус формировался.
А параллельно я начал заниматься во Дворце Свердлова в театральной студии «Ровесник». И на десятилетие Театра юного зрителя мы готовили поздравление. Я дома нашёл эмалированный таз, его облепил папье-маше, сделал такой огромный каравай, навтыкали туда свечек, вот с этим караваем мы коллективом поздравляли ТЮЗ.
И никогда я не думал, что буду работать в ТЮЗе… Я же учился на отделении режиссуры, нормально получал пятёрки, был таким правильным мальчиком, у меня хорошие были работы постановочные. Но я не представлял, как я могу навязывать свое мнение людям, ведь они такие же актёры, не тот характер у меня был.
-- Режиссёром ты не стал, зато стал актёром. Сначала в Лысьвенском театре, потом в Магнитогорске, а как оказался в Пермском ТЮзе?
-- После окончания института мы уехали в Лысьву работать. И с тем периодом у меня связано одно памятное воспоминание, которое говорит об отношении властей к культуре. На спектакле присутствовал заместитель министра культуры Советского Союза. И он у главы города спрашивает: «Вот молодой актёр – как он живет? Какая семья?» Сказали, что жена и дочь. «Какая квартира?» Однокомнатная. «Вот я вас очень прошу дать ему двухкомнатную». Через два дня мне звонят: давай принимай квартиру. И действительно – двухкомнатная, на первом этаже, но в жутком состоянии. Тут же нам ремонт сделали. При всём при том, как бы ни ругали советскую власть, что-то было в этой системе хорошее.
Потом мы уехали в Магнитогорск, в театр имени Пушкина. И проезжая через Пермь, заглянули к заведующему отделом культуры, он говорит: «Я вас из области не выпущу». И просит зайти в ТЮЗ к новому главному режиссеру М.Ю. Скоморохову. Встретились, поговорили, но всё равно уехали в Магнитку. А в Магнитогорске, в театре «Буратино» только все взахлёб и говорили о режиссёре Скоморохове, который недавно уехал в Пермь: «Ой, Скоморохов, ой, как мы завидуем, что он главный режиссёр в Перми». Два сезона мы отработали, и как-то нам стало не по себе в том театре. Однажды мы созвонились с М.Ю. Скомороховым, он говорит: «Приезжайте, покажитесь». Приехали, показались. И через некоторое время оказались в Пермском ТЮЗе.
-- Какие воспоминания связаны с началом вашего «пермского периода»?
--У меня любимый спектакль был «Светлана». Я был просто в восторге от возможностей труппы, от поэтики спектакля и блестящей работы художника Ю. Лапшина. Это был мой любимый спектакль, который, к сожалению, не был оценён по достоинству, как мне кажется. Он был намного впереди своего времени.
Конечно, замечательный «Гаврош», с искромётным С. Лабыриным, с потрясающим А. Баткаловым – с таким мотором, с таким колоссальным мужским обаянием, с такой харизмой, очень очаровательный Борис Александрович Плосков, – вот собственно говоря, кто ярко запомнился в этом спектакле. «Гаврош» попал в публику, именно в тот возрастной контингент, для которого был сделан очень точно, без излишней зауми.
И конечно не забыть, как репетировался «Золотой Теленок», это – театр такой массы занятых в нем. Плюс эпизодики у всех, как-то очень подробно мы к этому подходили, писали биографии каждого героя по-серьёзному. И конечно, там была блестящая троица, просто классическая – это В. Шульга, В. Серёгин и А. Баткалов. Некоторые сцены потом использовали отдельно, как совершенные концертные номера. Но главным действующим лицом, при всем моем глубоком уважении к этим актёрам и их блестящему исполнению, была массовка. И всегда Театр юного зрителя был знаменателен, знаменит своим единением. Это, наверное, благодаря М.Ю. Скоморохову. Нас воспитали, что театр – искусство коллективное. И это всегда очень держалось, держалось на сцене и за сценой. Помню, выпускаем «Идиота», цеха не успевают. Вывешивается объявление: «Кому дорог «Идиот», выходи на фронт работ!» И идет труппа, и бутафорит, и обматывает, и что-то клеит, и что-то красит. Опять же вспомню добрым словом Наталью Вадимовну Шакину. Вот надо сто пятьдесят кольчуг связать, она будет сидеть и вязать. Есть такие люди вот, понимаешь, они воспитались из театра, они его прочувствовали изнутри, знают, что театру надо. Не стыдно, извините, пол помыть в театре…
-- Наверное, это и есть то, что называется «театральный» человек...
-- Процитирую классика: «что ты любишь: искусство в себе или себя в искусстве». Искусство в себе – когда интересно делать театр. Когда нет деления по кастам: мы актёры, а вы цеха, мы – первый сорт, вы – второй. Нет! Швея хочет идеально отшить костюм для актёра, бутафор – хорошо сделать предметы для спектакля. Творчество есть творчество, оно везде присутствует. Сейчас, к сожалению, общество потребления, сейчас гордятся, как умеют выбрать костюмы в бутиках, раньше из любой тряпки делаешь шедевр. Мы такое «рукопашное» поколение, умели всё делать сами. Театр – везде! Театральный человек – тот, для которого любая работа, которая идет «на театр», она престижна, буду делать всё, лишь бы на общее дело.
-- Я знаю, что для тебя примечательна встреча с режиссёром Вячеславом Голодом. Чем так запомнилась совместная работа?
-- Да, для меня очень интересный период – когда появился режиссёр Слава Голод, выпускник ЛГИТМиКа. Он пришёл со странной пьесой «На островке среди бушующей стихии» про какой-то заброшенный дом, где собираются школьники, там же появляется учительница, какие-то бандиты, еще что-то, какие-то их любови. С. Голод, он романтик, режиссёр с колоссальной фантазией. Он «завёл» Александра Васильевича Казначеева, который был художником этого спектакля, и они придумали этот странный мир. В качестве музыкального оформления использовали «Гибель китов». Впервые как-то очень серьёзно занимались светом, он просто был эстетски красивым. А понимаешь, то, что эстетски красиво, это моё. Вот мне надо, чтобы красиво было, странно.
Его же спектакль «Прошлым летом в Чулимске» А. Вампилова. Действие происходило в болоте, всё было в некоем пространстве болотно-топком, висела хрустальная лодка, в которой я, играя Шаманова, извините, практически голый лежал в начале спектакля, как мёртвая царевна в ледяном гробу. Валентина трактовалась, как ангел, сошедший с неба. Но эти спектакли не получили адекватной оценки, в прессе их, как правило, ругали, в формализме обвиняли.
-- Говорят, что творческие способности у человека проявляются ещё в детском возрасте. Когда ты понял, что не будешь сидеть в какой-нибудь конторе или точить детали на заводе?..
-- А если я скажу, что в пять лет? Да, в пять лет я хотел стать скульптором. В десять пошёл в театральную студию вместе с другом, родители которого были озабочены воспитанием и таскали его в музыкальную школу, в театральный кружок, в противовес моим, которые этим не занимались. Параллельно я поступил в художественную школу. В обычной школе плохо учился, был таким неровным, сумасшедшим гуманитарием. Я плохо учился, потому что мне было некогда. По классической формуле: «драмкружок, кружок по фото, а мне ещё и петь охота…». И родители сказали: «Выбирай одно». Я выбрал театр, хотя педагоги в художественной школе умоляли заниматься скульптурой. Если я в пять лет хотел стать скульптором, то в театральной студии начал заниматься сценографией. Пришлось помогать. Представляешь, что такое художественная самодеятельность? Надо было рисовать, красить. Там интересные люди работали. Всеобщее брожение, хотение стать чем-то давало свои плоды.
У меня был замечательный педагог в студии – Вера Николаевна Шубникова. Она была не столько режиссёром, сколько именно педагогом. Иногда вместо репетиции мы обсуждали школьные проблемы, доказывали, спорили.Именно в «Ровеснике» я как личность и сформировался. Школа же не давала иметь собственного мнения, не заинтересована была в этом, а там – умей доказать, умей отстоять. Если бы я не пошёл в «Ровесник», жил бы в своем мирке как художник, рисовал, лепил, что, наверное, тоже неплохо. А театр дает широкий диапазон, учит говорить, общаться с людьми.
И после 8 класса я сказал, что буду только актёром. В Саратовское училище тогда принимали после 8 класса, но родители меня не отпустили, да я и не настаивал. Мне было интересно жить и заниматься тем, чем я занимался. А когда окончил 10-й, так совпало, что именно в этот год открылся институт культуры, правда, только режиссёрский факультет. О режиссуре я имел слабое представление. При поступлении надо было представить экспликацию спектакля, я долго искал в словарях, что это такое, и ещё принимали эскизы – вот тут я оторвался.
-- А как ты стал заниматься сценографией?
-- Как театральный художник, я начался ещё в Лысьве. Ещё в институте поехал туда на производственную практику на полгода. А спектакль в профессиональном городском театре ставят за месяц. А пять месяцев мне что делать? Воздух пинать? Там выпускали «Царя Федора Иоанновича». Я говорю: «Ой, давайте я бутафором поработаю». Мне нравилось делать шапку Мономаха, чеканить, бармы расшивать, притом, что тогда ещё ничего не было. Я писал объявления: «У кого есть старые зубные щетки, приносите». Прозрачные щетки из плексигласа я распиливал, сверлил дырочки, вытачивал камешки и расшивал ими бармы. Вот такое время было. Что только ни придумывали! В Театре юного зрителя, когда мы выпускали «Идиота», Ирине Павловне Сахно в ателье платье расшили неудачно. И мы с Наташей Ореховой начали придумывать это платье – красное бархатное платье с гипюровым верхом. Мы понимали, что мы сочиняли платье для любимой актрисы…. И, конечно, она была великолепна…
Как-то после гастролей в Санкт-Петербурге, я решил уйти из театра, решил учиться, чтобы стать профессиональным театральным художником. М.Ю. Скоморохов мне говорит: «Если ты так этого хочешь, начинай сразу работать». И даёт мне возможность делать костюмы к «Волшебному кольцу». Это 89-й год. Потом когда спектакль уже шёл, я бегал смотреть отдельные сцены: в этой вот этот костюм появляется, а в этой – вот такой. Сложно было с тряпками, помню, я разорил все сундуки своей бабушки, отрезая кружева старинные.
-- После ухода Александра Васильевича Казначеева, ты стал главным художником театра.
-- Не скажу, что рвался к этому, но взялся за гуж, не говори что не дюж. Наверное, надо иметь ангельское терпение. Много было замечательных спектаклей, я рад, что встречался с интересными художниками-постановщиками. И я знаю: художник приехал, выдал чертежи и эскизы, а за воплощение отвечаешь ты. Ты главный художник, и с тебя будут спрашивать. Например, мы выпустили «Оловянного солдатика», а потом тот же спектакль в этой же сценографии был выпущен, кажется, в Новгороде. Небо и земля! У нас был европейский фестивальный спектакль, а там, извините, воскресный утренник в сельском клубе. Секрет в культуре производства. При том, что мы работаем в ужасающих условиях. В ужасающих! Так работать нельзя. К сожалению, я ничего сделать не могу, потому что нет помещений. Оборудование можем купить, но ведь его надо где-то разместить. У нас негде хранить декорации, из-за этого мы вынуждены живые, хорошие спектакли списывать.
-- А переезд в новое здание? Ты за ним наблюдал?
-- Очень долгий период. Сначала дом просто стоял заколоченный. Конечно, с нами ничего не обсуждалось, в лучшем случае с директором и художественным руководителем. Для меня интересно и ценно, что это здание во многом объединило культурное пространство Перми. Практически все лучшие художественные силы были задействованы: гобелены Т. Кудрявцевой, витражи Р. Исмагилова. Помню, что начали репетировать «Сказку о царе Салтане», а здание еще не отапливалось. Было страшно холодно. Постепенно-постепенно обжили,
-- Вокруг театра сложилась особая аура легенд, мифов. Это тоже влияет на внутреннюю жизнь?
-- Когда я оканчивал институт, я очень хотел работать в этом здании. Не в драмтеатре, а именно в здании. Потому что обаяние этого здания колоссальное. А что про историю с привидением… Я понимаю, что были странности от того, что долго стоит здание пустое, потом оно введено в строй, были какие-то сбои, какие-то звуки не те, ещё что-то. Но были же и другие странности. Почему зажигались и гасли огни, когда в гримёрке никого не было? Почему люди слышали шаги и женский смех? Почему, когда я здесь ночую, каждый раз в четыре часа утра у меня жуткий озноб, холод и ощущение присутствия кого-то? Ну, хорошо, может, я это придумал. И «Вишнёвый сад» мы ставили об этом здании и о хозяйке ушедшей, Елизавете Ивановне Любимовой. И после того, как мы «Вишнёвый сад» сделали, сыграли его в фойе, и прекратилось это всё, как бы всё успокоилось. Отмолили это здание. Театр показал, что мы с таким уважением относимся к этому зданию и к хозяйке дома, к Елизавете Любимовой, и сейчас не стыдно это иметь как одну из легенд уже этого театра.
-- О чём мечтает главный художник театра Юрий Жарков?
-- Мне хочется реконструкции сцены, очень хочется. Потому что сцена неудобная, «вот-такусенькие» возможности, мы вынуждены под эти возможности придумывать. Мы сами себя ограничиваем в смелости приемов и так далее из-за этого.
-- Вот ты говорил, что родители тебя не воспитывали. А как бы ты определил, что такое воспитание? Суть процесса…
-- Могу сказать, исходя только из моего мнения и моего жизненного опыта. Когда мой папа пытался меня воспитывать и говорил, например: «Юра, посмотри, какая красота в лесу», – меня это раздражало. В детстве и юности с отцом было много конфликтов, с мамой – понимали друг друга. Я отца не устраивал, я ему не нравился, он считал, что я размазня, что я просто «девочка в штанах». Хотя он ничего не делал, чтобы что-то изменить. Моя прабабушка – из старой учительской аристократии, баловала дико, это была такая сумасшедшая любовь.
Отца я понял, когда уже стал взрослым. Он был супер ответственный, супер честный. Приведу пример. Он был начальником ОБХСС области ни много ни мало. Когда я уже после института, не первый год работая в театре, купил себе первые джинсы у какой-то секретарши какого-то начальника, я спросил отца про его возможности. Он ответил: «У меня эти джинсы штабелями лежали, я права не имел, даже купить их».
Мать и отец были заняты. Мама говорила: «Чтобы я мыла пол? У меня трое детей!» Она в чём была права? С детства я чётко знал, что раз в неделю должен вымыть пол в коридоре, старшая сестра – комнату и так далее. И мы понимали, что должны это сделать. Уже потом мама рассказала, что после шла и перемывала за нами. Помню, что ещё должен был после школы пройти по всем магазинам и найти творог и молоко. Я даже в школу ходил с бидоном. Представляешь, пацан в 12-13 лет – ходит в школу с бидоном. Но я понимал, что это моя обязанность.
-- А своих детей как воспитывал?
-- Никак… Очевидно, точно также. Есть пример родителей. Дети видели и понимали, что мы сумасшедшие. Понимали, что заняты серьёзным делом. На юбилее они нам очень хорошую песню спели: «Ты ушла рано утром, завтрак в холодильнике…». Так и было. Но нормальные дети выросли, без проблем! А может мне просто с детьми повезло?
-- Сейчас уже двое внуков растут. Как ощущаешь себя в роли деда?
-- Честно говоря, сложно. Может, потому что в «папика» не наигрался? Нет безумного обожания внуков, критически их оцениваю. Говорят, что дедушки-бабушки обожают внуков. Нет, я не могу этого сказать. Мне многое не нравится в Егоре. Может когда подрастёт, что-то изменится. Но он любит у нас бывать, мы можем с ним общаться на исторические темы, был поражён его знаниями. Он энциклопедический ребенок, любит читать энциклопедии, рассуждать.
-- А есть у тебя какие-то жизненные правила?
-- У меня глубокое убеждение, что во всех проблемах виноваты мы сами. У меня три любимые поговорки. Одна – «Богу – богово, кесарю – кесарево». Вторая – «отвечай всегда за себя». Никогда не говори, что виноваты вот тот и вот этот. Нет, точка отсчёта – это ты. И последняя моя любимая поговорка – «не дороже денег». Не надо иметь многое, есть деньги – отдай, поделись, тебе вернётся. Вот так, и это помогает жить.
Журнал «Счастливчики» (журнал для родителей о детях) № 5 (26) октябрь-ноябрь 2014 г., «Московские каникулы» с Ириной Павловной Сахно. Никак ее Ириной Павловной не назовёшь, конечно, Ирочка, молодая девочка с роскошной косой. Меня поразила Наталья Вадимовна Шакина, которая играла эстонку. Она была вся такая белая, такая светлая, ощущалась какая-то мягкость. Тома Плешкевич играла другую характерную роль – даму на вокзале с вязанием – такая острохарактерная тётка, нагловатая. Забыть не могу Вовку Быкова! Особенно в «Весенних перевёртышах». Насколько он был трогателен. Мы его не воспринимали как взрослого актёра, воспринимали как своего, для нас он был пацан, во всех «пацанческих» проявлениях.нажили, тепло стало и «намолили» здание. Сейчас бы ещё «намолить» цеха.
Назад Наверх