Пресса о нас

Журнал «Страстной бульвар, 10»  № 2-142/2011

 

Повести Льва Толстого попадают на сцену крайне редко. А трилогию «Детство. Отрочество. Юность» найти в афишах театров практически невозможно. На память приходит лишь давний телеспектакль Петра Фоменко, который сейчас трудно найти в записи и пересмотреть.

Почему не ставят историю взросления нежнейшего Николеньки Иртеньева? Вроде бы история вполне «тюзовская»? Но это только так кажется. В детстве читать эту книжку совсем не хочется, умираешь от скуки и отбрасываешь, не дотянув до конца. Возвращаешься к трилогии только уже взрослым и начинаешь ностальгировать, узнавать свои первые детские переживания. Но, увы, уже с высоты прожитых лет. То есть знаменитая толстовская трилогия отнюдь не для школьников, а для их родителей, в лучшем случае - для семейного просмотра. Кроме того, попробуй-ка найди сценическое решение для текста многословного, сентиментального, полного бытовых подробностей и вкусностей...

В Пермском ТЮЗе все-таки решили попробовать. Режиссер Владимир Гурфинкель уже однажды ставил в этом театре («Ночь перед Рождеством» по повести Гоголя) и рассчитывал вновь поработать с его молодыми актерами. Текст Льва Толстого попал в руки человека тоже молодого, но весьма мастеровитого и по-современному жесткого - инсценировку для пермского театра сделала драматург Ярослава Пулинович. Прекрасная толстовская речь сохранилась в неприкосновенности, но эпизоды, диалоги, куски монологов Николеньки были отобраны без сентиментальности - охота, смерть матери, выезд в Москву, конфликт Николеньки с гувернером Сен-Жерменом, именины и бал у бабушки-графини, болезнь и выздоровление главного героя. Все нанизано на один главный стержень - взросление главного героя, мучительное расставание с детством и открытие взрослых правил бытия. Тем самым дается ответ на вопрос: нужно ли нам, сегодняшним, наблюдать за взрослением капризного дворянского мальчика? Наверное, нужно. Ведь все мы проходим этим путем, путем взросления - в матросских костюмчиках или джинсах.

Авторам спектакля можно было бы погрузиться в материальный мир толстовской трилогии, посмаковать милые детали, которые так подробно описывает автор. Этого ждешь. Но художник Ирэна Ярутис с хирургической беспощадностью все ожидания отсекает. В костюмах она лишь обозначает время несколькими деталями. В декорациях нет и намека на век, эпоху. Они стерильны, белы, ровны - белый пол, белый экран-задник, белые ширмы закрывают портал сцены. Из «неровных» декораций - белый рояль. На белых планшетах иногда появляются каракули Николеньки, дамские головки, человечки. И все. Это уж точно не милый уютный дом Николеньки Иртеньева. Скорее уж это музей, где обычно так много белых холстяных планшетов со старыми блеклыми черно-белыми фотографиями в полупустых гулких залах. На эту мысль наводят и костюмы - черно-белые, с едва прорисованными деталями, и неживая, манекноподобная пластика актеров. В конце концов, мы не можем сегодня представить доподлинно быт начала XIX века. Мы можем нафантазировать его по редким деталям. Это лишь отблеск прошлой жизни. Звуковой ряд в спектакле тоже весьма скупой, гулкие звуки, падающие в тишине как капли, обрывки вальса, мазурки - эхо минувшего, не более.

На протяжении всего спектакля актеры отчаянно борются с пространством. Им буквально не за что зацепиться. Они прячут руки, прижимают их к телу или машут ими без цели в эмоциональном порыве. Ибо в руки взять нечего. И некуда присесть. Разве что на пол. Что, кстати, время от времени проделывают все персонажи без различия возраста и пола. И некуда прилечь. Разве что на рояль, куда и водружают приболевшего Николеньку. Наполнить этот холодный белый куб сцены жизненным теплом, ой, как трудно. Актерская индивидуальность как на ладони или, в данном случае, на белом матово поблескивающем покрытии сцены.

Когда на сцене появляется Николенька Иртеньев, понимаешь, к чему был построен художником и режиссером «ледяной дом Снежной Королевы». Это мир взрослых. Молодой актер Артем Радостев сразу же, с первой сцены, как в омут с головой бросается в стихию детства. Нелегко высокому статному юноше найти интонации и пластику ребенка, но он ищет - по-детски наивно, взахлеб щебечет, дурачится, мечется, создавая вокруг себя эмоционально теплое пространство и не пуская холод в себя. Актерская экспрессия иной раз бьет через край, но спасает личное обаяние. Актер словно заряжается на долгую дистанцию - все-таки до финала еще далеко, а испытания только начинаются.

Николенька отчаянно борется и за свое право на индивидуальность, и за каждого человека вокруг себя. Холод уже захватил брата Володю (Дмитрий Скорницкий). Он то и дело отстраняет от себя Николеньку с его объятьями, уже прижимает руки по швам и строго тянет ножку, готовясь к взрослой жизни. Затем Николеньке приходится втиснуть себя во взрослый черный сюртук и ботинки. Это символ города и светской жизни. Но когда все вокруг уже давно в черном и костюмчики сидят на взрослых и детях как влитые, Николенька пытается стащить с себя тесные одежды - брюки смяты, ботинки хлябают, шнурки болтаются. Полное ощущение, что сюртук его душит, не дает ему, как прежде, раскинуть руки и с нежными объятьями встречать всех окружающих. Но он по-прежнему это делает и своей непосредственностью выбивает всех, кого встречает, из строгого рисунка.

Братья Ивины, Сережа и Дмитрий (Станислав Щербинин, Яков Рудаков), загримированные под юных старичков, «оловянных» солдатиков, растормошенные Николенькой вдруг начинают играть и кувыркаться. Оживает в фантазиях Николеньки строгий сухой отец (Александр Калашниченко), становится комичным и экспрессивным. Стихи Николеньки, сочиненные к именинам, с каждым словом согревают скрипящий механический голос бабушки (Ирина Сахно). И даже ненавистный мучитель, гувернер (Эркин Таджибаев), стащенный Николенькой за ноги с рояля, на несколько секунд теряет лакейский лоск - мы видим живое лицо обиженного человека.

Единственный, кто не противостоит Николеньке, а поддерживает его, - мать. У актрисы Татьяны Гладневой всего несколько крохотных сцен - по воле сюжета она уходит почти в начале спектакля и появляется потом как воспоминание или сон страдающего Николеньки. Актриса скупо, но удачно использует всего несколько красок: мягкая пластика, добрые слова и интонации - они такие же живые, как у Николеньки. Мать и сын - союзники, они из того мира, который им так дорог, из мира детства.

А за взрослением Николеньки наблюдать страшно. Его лихорадит, сгибает и выкручивает, как в эпилептическом припадке, от каждого предательства, от каждого удара взрослой жизни. Он постоянно забивается под рояль, в «домик». Но его оттуда все равно вытаскивают. Голос актера тускнеет, теряет детскую восторженность, в нем все больше горечи и в финале, когда Николенька выздоравливает - от чего? от детства? от чистоты и непосредственности? - мы слышим печальный юношеский баритон. Но все же даже в финале, когда все действующие лица собираются вокруг Николеньки, музицирующего за роялем, остается надежда. Николенька удручен, но не сломлен. Он дрожащей рукой рисует на планшете слово «юность» и зачеркивает слово «детство». Эти надписи проступают на белых декорациях. Герою страшно перед наступающим новым этапом жизни. Устоит ли, выдержит ли он новые удары?

 

Козлова Светлана