Пресса о нас

Пошлость и безвкусица — главные герои последних премьер на пермских сценах

 

С некоторых пор я стала бояться ходить в театры. Театрофобия настигла меня не внезапно, а после целой серии премьер в наших театрах. Две последние из них — «8 женщин» в Театре-Театре и «Мещанин во дворянстве» в ТЮЗе — довели диагноз до критического состояния…

 

У детективной пьесы Робера Тома, которая в оригинале называется «8 любящих женщин» и написана в 60-е годы прошлого века, завидная постановочная судьба. Сотни раз её ставили по всему миру, включая недавний фильм Франсуа Озона с Катрин Денёв, Фани Ардан, Иза-бель Юппер и другими. В нашей стране спектакль по пьесе Тома принимал самые причудливые формы в руках как маститых театров вроде Театра сатиры, так и никому не известных антреприз с незнакомыми актрисами.

 

Сюжет, наверное, не знает только самый ленивый. Под Рождество в гостиной загородного дома известного предпринимателя собирается всё семейство. Но праздника не получилось, хозяин дома… убит. Ситуация в духе Агаты Кристи, когда каждая из присутствующих может оказаться убийцей.

 

Говорят, этот спектакль Борис Мильграм страстно мечтал поставить еще в московском «Современнике» с его великими актрисами. И вроде бы даже шли репетиции, но увиденное заставило худрука Галину Волчек волевым решением закрыть тему. В Театре-Театре Борис Леонидович сам себе хозяин. И уж тем более кто запретит ставить давно взлелеянное? Даже вездесущая реклама двусмысленно гласит: «8 женщин Бориса Мильграма». Хороший пиар-ход: кто ж откажется взглянуть на женщин бывшего министра-министра и вице-премьера?

 

И, надо сказать, женщины у Бориса Мильграма — великолепные! Как на подбор — красавицы, умницы, талантища. Впрочем, в труппе талантливых актрис немало, но режиссер сознательно выбрал самых поющих. Восемь актрис в первом действии одеты во все оттенки красного — цвет страсти (во втором — мысль режиссера подводит к тому, что не такие уж они и стервы, мужик тоже хорош оказался — довел. И женщины перевоплотятся в белое). При этом художник по костюмам Ирэна Белоусова нашла для каждой ее неповторимый стиль в соответствии с возрастом и статусом.

 

Вот супруга Габи — Елена Старостина: статная дама в бархате, мехах и бриллиантах. Сестра Пьеретта, бывшая стриптизерша на пенсии — Анна Сырчикова — воплощенный соблазн: декольте открывает дорогое нижнее белье, кожаные перчатки по локоть, такой же ремень на талии пантеры, в любой момент готовой к прыжку. Свояченица Огюстина — Мария Полыгалова — старая дева, истеричная тетеха в очках и в безумном балахоне с резинкой на талии, который она без конца теребит, обнажая не менее ужасные кальсоны. Горничная — любовница хозяина Луиза — Ирина Максимкина — продуманная молодая нахалка с метелкой для пыли в руках вместо метлы, в почти деловом костюме, если бы не красный горошек. Абсолютно не узнаваемая Ольга Пудова — экономка Шанель — негритянка с курчавыми волосами и классически толстым задом в чем-то необъятном и необхватном. Ирина Козлова — теща, у которой якобы давно отнялись ноги, вдруг выпархивает из-под пледа инвалидного кресла, вся в немыслимых рюшечках, оборочках, с жуткими розочками на голове. Екатерина Сушина — старшая дочь Сюзон — типичная стиляга в юбке колоколом с пышными подъюбниками и талией-рюмочкой. Эва Мильграм — тиней-джер-оторва Катрин, носящая одновременно лосины, кожаные косухи и пышные, почти балетные пачки.

 

Каждая из актрис по очереди выходит к микрофону и начинает исполнять сольную партию, написанную композитором Виталием Истоминым на либретто Андрея Усачева и Михаила Бартенева специально для ее образа, — в стиле танго, ариетты, джаза, рока и даже рэпа. При этом кто-то из актрис просто томно покачивается, кто-то кидается стульями, кто-то кричит и бегает по сцене. И каждая из них по-своему хороша в амплуа, найденном очень точно. Козлова впечатляет профессиональным оперным сопрано. Старостина, не обладая выдающимися вокальными данными, берет проникновенностью и тем, что называется качественной актерской песней. Полыгалова убивает наповал своим комическим даром. Максимкина хороша в мгновенных переходах от трепетной скромницы до разъяренной фурии. Пудова, оказывается, изумительная джазовая певица. Небесный голос Сырчиковой можно просто слушать, закрыв глаза. Хотя либретто многих партий вызывает массу вопросов: зачем, например, для 15-летней Катрин авторы сочинили «невинную» песенку о фригидности сестры («ты фригидна, как холодильник») и о том, что все «мужики импотенты»? Но в общем, если вы хотите увидеть шоу и красивых женщин в кабаре, то вам не в ресторан, а в Театр-Театр. Этим плюсы премьеры, собственно, и исчерпываются.

 

Да, бенефис каждой из актрис, безусловно, удался. Номера прекрасно бы смотрелись в каком-нибудь «краснодатском» концерте. Например, посвященном Дню милиции. Но при чем здесь драматургически выстроенный спектакль с четкой художественной логикой? Или режиссура заключается в том, чтобы во втором акте на сцену выставить опять же красный автомобиль, вертеть его так и эдак, посадить в него всех восьмерых женщин, а потом заставлять их выскакивать, заскакивать обратно в хаотичном порядке, ложиться и садиться друг к другу на колени, засовывать родственниц в багажник, засыпать цветами, при этом не забывая, конечно, много говорить и петь — снова и снова.

 

Из всего видно, от намеченного драматическим(!) театром курса Мильграм отклоняться не намерен: не мюзиклы, так кабаре, где все поют и пляшут, вне зависимости от возможностей и способностей. Да и зачем заморачиваться серьезной режиссурой и сценографией, когда можно посадить 150 зрителей на планшет сцены, где главная декорация — голая кирпичная стена и хлипкий балкон с железными перилами и лестницей. Хотя сегодня это повсеместно называется модным словом «минимализм». Под балконом сидит оркестр, все музыканты которого, включая мужчин, одеты в белые платья и парики (привет плагиату из фильма «В джазе только девушки»!). Видимо, юмор заключается уже в том, как молодые люди неуклюже ковыляют к стульям, проваливаясь шпильками в трещины пола, а потом, задирая кринолины, засовывают пышные юбки себе между ног.

 

И, конечно, режиссер не мог забыть о такой своей любимой фишке, как видеопроекция. Вот для чего была нужна темная пустая стена. Во втором действии каждая очередная «дуэль» между дамами сопровождалась мультипликационными сценами. Как каждой серии «Ералаша» предшествует его анимационная мини-версия. А потом актрисы взяли мелки и начали писать на все той же стене фразы типа «Папа не умер!», «А был ли мальчик?». Чего же не догадались раздать мелки и зрителям? Глядишь, вовлекли бы их в модный нынче интерактивный процесс, да и четвертую стену между актерами и публикой, которую еще Дидро призывал убирать к чертовой матери, стерли бы окончательно. Да и столики для зрителей с качественной едой в кабаре уж точно бы не помешали…

 

Т акие же мысли о столиках и кабаре, где все поют и пляшут, посещали голову и неделей позже уже в совершенно другом театре — юного зрителя, где давали хрестоматийного «Мещанина во дворянстве» Мольера. Вот уж, казалось бы, где никак нельзя извратиться: во-первых — классика, во-вторых — специфическая аудитория требует щепетильности, тщательной выверенности жестов и слов. Но питерского режиссера Евгения Зимина вывеска «юного» абсолютно не смутила. И дело даже не в том, что от всех нападок он заранее подстраховался, обозначив жанр спектакля как «фантазия на вечную тему». Но какие же фантазии нужно иметь, чтобы в театре для подростков непременно вытащить на сцену огромную кровать, на которой, а не за столом, г-н Журден почему-то принимает гостей, радостно задирающих ноги? Устроить обязательную сцену с раздеванием, пусть и за простыней, но с красочно говорящими тенями? Показать, как из шкафа со спущенными штанами выскакивает слуга Ковьель, уединившийся там со служанкой Николь? Неужели так необходимы все эти фрикционные движения, которые действующие лица совершают практически весь спектакль по отношению друг к другу, как собачки, во всех углах сцены? Зачем нужен полуголый, практически в набедренной повязке, как неандерталец, г-н Журден в финале, жутким безголосьем воющий кабацкий шансон про Жаннетту? Какой пример может показать странный наряд Доранта и все его нетрадиционные замашки и интонации? И когда он в финале (вспомнили букву Мольера!) возжелал сочетаться браком с маркизой Дорименой, хочется воскликнуть: «Не верю!», хотя, видимо, и в этом есть современный подтекст: так, мол, дети, делают многие дяди, когда не хотят светить свою истинную природу. От всего этого, особенно потому, что насаждается юному поколению, становится по-настоящему противно и страшно.

 

И уже не кажется чем-то оскорбительным или, напротив, удивительным «покушение» на осовременивание классики. Сколько мы ее уже перевидали — хорошей и не очень. Да, г-жа Журден — модная дама со стильной прической и в костюме от кутюр. Дочь Люсиль — конечно же, гламурная блондинка в розовом плюшевом костюме. Ее жених Клеонт щеголяет в кроссовках, джинсах, футболке с принтами и пиджаке. Безусловно, в спектакле задействован телевизор-плазма, на котором — а как же иначе! — появляются заветные слова «The end» (привет «Венецианскому купцу» Театра-Театра. Шекспиру тоже не повезло). Конечно же, в постановке есть шоу-балет и, как в лучших спектаклях Театра-Театра, здесь тоже все поют и пляшут — в меру сил и способностей. Страшно жаль очень хороших, любимых всем городом актеров — Лаптеву, Калашниченко, Глебова, Гладневу, Попову и других за то, что они старательно пытаются как-то обыграть то безобразие, которое навязал им режиссер.

 

Сравнивая две абсолютно разные постановки двух совершенно разных театров, искренне не понимаешь, откуда берется такое убойное количество самых бездарных, самых тупых штампов. Эта ходячая энциклопедия общих мест, похоже, уже мигрирует из театра в театр, не обращая внимания на географию. Откуда это стремление говорить с публикой, особенно с молодой, примитивным языком клише телесериалов и рекламы? Почему это клиповое мышление, на которое (и только на него!) молодежь реагирует веселым гоготом, потому что узнаваемое, так разъедает наш театр изнутри? Мы боимся выглядеть глухой провинцией, выписывая к себе режиссеров из столиц, платим им огромные деньги, а в итоге получаем фрейдистский бред непризнанного гения, лучшие из идей которого натасканы из телеящика и из чужих, не самых великих спектаклей. Невольно вспоминается недавний показ спектакля «Скапен» в исполнении студентов РАТИГИТИСа из мастерской Сергея Женовача. Не поверите, два с лихом часа нас в напряжении держали шестеро молодых людей в строгих черных костюмах, весь подручный арсенал которых состоял из такого же количества стульев и веревки. Но они играли Мольера. Да как играли! Остроумно, смешно, зажигательно, неожиданно, виртуозно высмеивая те самые штампы, засилье которых в театрах давно превысило критическую массу.

 

И может, ну их, этих варягов, Михал Юрьевич? Ваши постановки как-то больше греют душу и заставляют чаще биться сердце. И еще предложение театру оперы и балета: следуя общей тенденции, перестаньте петь и танцевать, а поставьте-ка что-нибудь драматическое в духе русского психологического театра — чтоб и драматургия, и режиссура, и сценография, и актерская игра! Сделайте всех, а то ведь не осталось в городе ни одного действительно драматического театра.

 

Маргарита Богомягкова, газета «Звезда» № 109 (32125) от 27 сентября 2013

 

Источник: газета «Звезда»